Почему исчезают животные, на протяжении веков сопровождавшие коренных жителей Сибири? — этот актуальный вопрос ставится в очередном материале журналистского проекта «Национальный интерес».
Вернуться в очередной раз к теме оленеводов Тофаларии неожиданно подвигли журналисты Канады. Выражаясь дипломатическим языком, наши западные партнеры задумали снять фильм о коренных народах Сибири, а заодно поискать связь между ними и североамериканскими индейцами. Идея, собственно, не нова — подобные попытки предпринимались с обеих сторон не раз. И хотя большинство материалов имело, скажем так, открытый финал, оставляя место для дискуссии, тем не менее каждый раз совершалось небольшое открытие. Вот и канадские телевизионщики задолго до прибытия в Сибирь (съемки начнутся не раньше июня) вдруг выяснили, что помимо эвенков среди тайги и гор проживает не менее интересная и самобытная народность — тофалары.
Западные коллеги, как выяснилось, до сих пор не избавились от стереотипов, несмотря на обилие информации и всемогущий интернет. В их представлении Сибирь — это шастающие по улицам медведи, суровые мужики с ружьями и вечная мерзлота. Поэтому искренне удивились, когда им объяснили, что найти поселение оленеводов с чумами и шаманом очень сложно.
В 1930 году в Алыгджере организовался колхоз «Красный охотник», в Верхней Гутаре — «Кызыл-Тофа», в Нерхе — им. С.М.Кирова
В Иркутской области небольшие оленеводческие стоянки сохранились в Катангском и Бодайбинском районах. Несколько лет назад пару животных получили в дар эвенки, проживающие в Казачинско-Ленском районе. Пожалуй, это все. Грустно, но живого оленя не увидишь даже во время проведения национальных праздников коренных народов. Исключение составляет разве что Катанга, где на берегах Нижней Тунгуски каждую весну проводятся гонки на оленьих упряжках — следует заметить, невиданная роскошь по нынешним временам.
Прошло время, и потомки именитых оленеводов набрасывают аркан на фанерного оленя…
В остальных районах теперь неизменным атрибутом национального праздника стал фанерный и раскрашенный красками плоский силуэт оленя, на хлипкие рога которого желающие пытаются накинуть аркан. А у детей эвенков и тофаларов сегодня
больше шансов увидеть живого оленя, сходив в цирк.
Возможно ли в подобной ситуации говорить о сохранении национальных традиций и преемственности поколений? Откуда у местных ребят появится желание, а самое главное — навыки ухаживания за животными, если среди взрослых лишь единицы смогут объяснить, с какого боку подойти к оленю?
Для современных мальчишек забраться на оленя сродни аттракциону
А ВЕДЬ ВСЕ БЫЛО ИНАЧЕ…
Борт, вылетающий из Нижнеудинска в Верхнюю Гутару или Алыгджер, нередко задерживается из-за непогоды. Иногда желающих улететь гораздо больше, приходится ждать. Чтобы скоротать время, туристы изучают небольшой Нижнеудинск, заходят в краеведческий музей, а потом нередко возвращаются сюда.
О прошлом оленеводов сегодня и рассказать особо некому: стариков уже нет, молодежи неинтересно. Но в музее богатейшая экспозиция — национальная одежда, орудия лова, предметы быта и т. д. Любопытно почитать известных исследователей местности.
Вот так охарактеризовал оленя знаменитый этнограф Бернгард Петри, побывавший у тофов в 1925 году:
«Карагасский (карагасы — устаревшее название тофаларов)
олень — это безропотный раб своего хозяина и в то же время его властный повелитель.
Он покорно выполняет все работы, которые на него возлагают: возит вьюки, таскает юрту, несет на своей спине хозяина на промысел, гонит вместе с ним соболя; он бережно везет зыбку с ребенком, а если хозяин заедет в поселения русских и там закутит — днями стоит привязанным к забору без корма и не просит есть. Его грустные глаза говорят о том, что он давно смирился со своей участью и не помышляет о лучшей доле. Он не бодается, не лягается и не кусается — робкий и нежный, он только боится и жмется, если ему делают больно, и умирает, если с ним неосторожно обошлись.
Но олень также и властный повелитель карагаса. Где оленю сейчас хорошо, там живет карагас. Олень диктует карагасу режим жизни. Летом он его гонит из теплых, радостных долин на мрачные вершины Саян к самым вечным снегам, на высокогорную тундру, где он находит спасение от гнуса. Если вы поедете по осенним и весенним кочевьям карагасов, то не ждите встретить их стойбища на сухих пригорках, на солнопечных открытых местах. Там, где долина сомкнулась в полутемное сырое ущелье, где растет по мшистым склонам ягель, где олень найдет себе вдоволь пищи и стены скал не пустят оленей разбежаться, там разбивает карагас свою юрту.
Без оленя карагас ничто, в тайге без оленя ему делать нечего,
разве только скорее бежать к «жилому месту». Олень перевозит все имущество карагаса во время кочевок, его самого и его семью. Олень одевает карагаса в свои шкуры, дает ему сухожилия, чтобы сделать из них нитки и сшить одежду. Оленью шкуру постилают на землю, когда спят; из нее сделана часть сбруи. Когда родится ребенок, его завертывают в оленью шкурку, а под него подстилают вместо пеленок олений волос. Олень выкармливает детей своим молоком, а также кормит им и взрослых; если постигнут бедствие и неудача на промысле, оленя закалывают и мясо его спасает семью от голодной смерти. Наконец, весь промысел карагас проводит верхом на олене и даже по соболиному следу едет, не слезая с него».
ПУСТИЛИ НА МЯСО
Почему так получилось, что за относительно небольшой промежуток времени, 15—20 лет, тофы растеряли навыки общения с оленем, который сопровождал их на протяжении веков?
Александр Баканаев, глава Алыгджерской общины, вспоминал как-то: «После того как был закрыт коопзверопромхоз, оленей, которых бывшие собственники еще не успели продать или забить, алыгджерцы разобрали «по рукам», но не стали разбивать стадо и содержали его сообща восемь лет на крошечные средства оленеводов. Хотя юридически какие-то собственники перепродавали оленей из рук в руки».
К сведению: в соседнем поселке Нерха все олени были забиты, так как не на что их было содержать.
Сейчас самое крупное стадо находится именно в Алыгджере — около 300 оленей, и содержат его оленеводы, объединившиеся в Алыгджерскую территориально-соседскую тофаларскую общину.
Серафим, сын Валерия Холямоева, помогает отцу справляться со стадом оленей
Для сравнения: в Верхней Гутаре — еще одном поселке компактного проживания тофов — стадо оленей в несколько раз меньше. Там, по сути, остался единственный оленевод — Валерий Холямоев.
Относительно профессиональной деградации Валерий Николаевич высказался весьма категорично — видимо, накипело за многие годы:
— У нас и тофов-то настоящих почти не осталось. Ну какие они тофы, если не знают, с какого краю к оленю подойти? Язык забыли… Сейчас только Наталья Мехонцева и Виктор Николаевич, фамилию его запамятовал, он в Нижнеудинске в доме для престарелых живет, вот они могут говорить. Остальные в лучшем случае что-то понимают, а сказать уже ничего не могут. Беда в том, что жить стали одним днем, законов не соблюдают. Набрали драндулетов и шастают по чужим тайгам (ударение на первом слоге. — Авт.), бьют зверя почем зря, некоторые по 10—12 голов добывают, берут «Бураны» — и снова за зверем. Куда это годится? Оголодали? Нет, скорее обнаглели без меры.
Несколько лет назад Валерию Холямоеву вызвался помогать сын Серафим. Если вчерашний выпускник не передумает и не бросит дело отца, то есть надежда, что связь не прервется и еще некоторое время олени в окрестностях Верхней Гутары будут пастись.
